13 ноября 1821 года (203 года назад) родился М.В. Буташевич-Петрашевский

М.В. Буташевич-Петрашевский

1 ноября (13 ноября по новому стилю) 1821 года родился Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский. Этот человек вошёл в историю как русский революционер-утопист, глава так называемого революционного кружка «петрашевцев», по делу которого проходил практически весь цвет русской интеллигенции 1830-40-х годов: Ф.М. Достоевский, А. Плещеев, С.Дуров, А. Баласогло, И.Ястржембский и др.

В биографии Буташевича-Петрашевского нет практически никаких загадок, она подробно изучена такими столпами российской и советской исторической науки, как В.И. Семевский, В.Р. Лейкина-Свирская, М.В. Нечкина, Б.Ф.Егоров, В.А. Десницкий.

Тем не менее, руководитель кружка «петрашевцев» и по сей день представляется настолько нетипичной для своего времени фигурой, что оценить его деятельность однозначно не смогли ни современники, ни потомки. Кто он: подвижник, непримиримый борец, мученик совести или просто обиженный в детстве мальчик, который всю жизнь стремился поступать, вопреки воле тех, кто был сильнее его?..

Детство и юность

Михаил Васильевич родился в Санкт-Петербурге, в семье придворного штаб-медика Василия Михайловича Буташевича-Петрашевского (1787-1845). Его крестным отцом был, не больше не меньше, сам император Александр I. Правда, в качестве заместителя монарха у купели новорожденного стоял герой Отечественной войны 1812 года граф Милорадович. По иронии судьбы, именно Петрашевскому-старшему пришлось через четыре года вытаскивать из умирающего графа Милорадовича пулю декабриста Каховского. По происхождению Михаил Васильевич был дворянин. Его мать, Феодора Дмитриевна Фалеева (1802-1867), женщина жёсткая и своенравная, практически всеми биографами Петрашевского представляется неким семейным деспотом. Она имела несколько крупных поместий, доставшихся ей по наследству от состоятельных родственников, владела в Петербурге доходными домами. Своего мужа-подкаблучника Феодора Дмитриевна откровенно презирала, сына ненавидела за его строптивость, а дочь кормила так скудно, что вскоре добилась полного расстройства её здоровья.

Между тем, родители искренне заботились об образовании и будущей карьере своего единственного сына. В возрасте 10 лет Михаил был отдан в Царскосельский лицей. В 1830-е годы обстановка в лицее мало напоминала времена Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера. Учебное заведение превратилось в престижную школу юных чиновников-карьеристов. В чужом холодном окружении лицея Буташевич-Петрашевский выделялся крайне дерзким, нестандартным поведением. Он не выносил ни административного, ни морального давления, а желание родителей видеть его важным государственным человеком вызывало у подростка постоянный протест. В детстве это выливалось в озорство и ухарство, а в юности превратилось в вызывающую эксцентричность. Сыну придворного медика многое прощалось, но всему есть пределы. Лицейское начальство, несмотря на успехи юноши в учёбе, выпустило его с XIV классом - коллежским регистратором (обычно лицей заканчивали с X-XI классом по Табели о рангах). При этом знания его по всем предметам были признаны «отлично хорошими», а поведение – «довольно хорошим». Родители отказали Михаилу в содержании, а потому по окончании лицея, в 1840 году, он поступил на службу переводчиком в Министерство иностранных дел. Одновременно – вольнослушателем на юридический факультет Петербургского университета. Именно в стенах университета Михаил Васильевич познакомился с трудами социалистов-утопистов, и это знакомство круто изменило его и без того нелёгкую жизнь.

Вскоре после окончания университета Буташевич-Петрашевский задумывает издание журнала и набрасывает интересующие его темы статей, назвав этот конспект — «Запас общеполезного» (1842—43); здесь впервые нашёл свое выражение фурьеризм Петрашевского. Таковы темы: «Очерк состояния России, как государства, т.е. одной из случайных форм ассоциаций человеческих», «О системе взаимного содействия», «О началах распределения богатств или дивиденда между производителями» и т.д. Но средств на издание журнала у чиновника МИДа не было. Он жил лишь своим жалованием, а взаимопонимания с матерью в материальных вопросах так и не нашёл. За каждые получаемые от неё в долг 3-4 рубля, Феодора Дмитриевна требовала долговые расписки, а после смерти отца в 1845 году между матерью и сыном разгорелся настоящий скандал. Михаилу удалось буквально «выцарапать» у матери просторную квартиру и некоторую часть наследства, но доходными домами, принадлежавшими когда-то отцу, продолжала владеть властная вдова. Не признавая претензий взрослого сына на независимость, она вновь упрекала его за праздность, нежелание делать карьеру, считала, что Михаил тратит много времени на друзей и денег на «бесполезные» книги. Весьма отрицательно матушка относилась и к добровольной «адвокатской» деятельности Петрашевского. Адвокатуры как таковой тогда ещё не существовало, а молодой юрист часто брался «ходить по делам» в сенат, защищая интересы бедных людей, которые не могли ничем заплатить ему за услуги.

Фурьерист-утопист

Ряд житейских неудач, вместе с книжными влияниями, дурным отношением родителей и нравственным одиночеством, привели Буташевича-Петрашевского к тяжелому душевному кризису, едва не закончившемуся самоубийством. Передумав уходить из жизни, Михаил Васильевич писал: «Не находя ничего достойным своей привязанности — ни из женщин ни из мужчин, я обрек себя на служение человечеству, и стремление к общему благу заменило во мне эгоизм и чувство самохранения, уважение к истине подавило во мне всякую вспышку самолюбия».

О взглядах Буташевича-Петрашевского в период 1841-45 годов свидетельствуют его заметки — «Мои афоризмы, или отрывочные понятия мои обо всем, мною самим порожденные». В этих «афоризмах» автор высказывается за федеративную (на принципе национальности) организацию государства, республиканский образ правления с выборными должностными лицами; считает ненужными огромные войска, ибо война не могла бы иметь места при федеративном устройстве государств; размышляет о народном образовании, о положении фабричных и земледельческих рабочих, о Польше, о положении женщины и т.д. Некоторые темы касаются вопросов религии, права. В 1843 году Петрашевский начал разрабатывать вопрос об освобождении крестьян, активно штудировал труды западных социалистов А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна.

Ш. Фурье проповедовал гармоничное, справедливое общество, где каждый мог бы раскрыть свои способности, трудиться и получать достойное вознаграждение, не угнетая при этом других. Люди будущего, в мечтах Фурье, должны были объединяться в общины — «фаланги», и жить во дворцах-мастерских — «фаланстерах». Установление подобного строя, по мысли философа, не требовало коренных изменений в обществе, а тем более революции. Пытаясь воплотить в жизнь идеи любимого утописта, Петрашевский построил фаланстер в небольшом имении, полученном в наследство от отца. Крестьяне посчитали, что барин таким образом решил покончить не только с индивидуальным хозяйством, но и с институтом семьи, отменив право мужей на венчанных им жён, и пустили своему благодетелю «красного петуха». Фаланстер сгорел дотла, но неудача первого опыта не разочаровала Петрашевского.

К этому времени у Буташевича-Петрашевского сложился круг знакомых, окончательно выяснилась и жизненная цель — пропаганда социализма (т.е. фурьеризма). Составив хорошую библиотеку, Петрашевский охотно давал книги для чтения всем знакомым и даже просто желающим, постоянно заводил споры о социальных системах, заставляя многих заинтересоваться ими. С этой же целью пропаганды социализма он принял самое живое участие как редактор и главный сотрудник в работе над вторым выпуском «Карманного словаря иностранных слов» издателя Н. Кириллова. Под видом этого словаря намеревалось распространение социалистических учений в широких кругах читающей публики.

После конфискации и сожжения «Словаря» властями, Буташевич-Петрашевский решил до 30-летнего возраста не печатать «ничего капитального», а «предпочёл всё в голове своей привести в порядок».

В 1844 году он даже пытался «взяться за ум» и занять место преподавателя юридических наук в Александровском Царскосельском лицее, но получил суровый отказ. Его там помнили, как завзятого хулигана. Либеральный ход мыслей бывшего выпускника, как и его открытое желание «проповедовать» социализм, напугали лицейскую администрацию. Не без её участия, за «говоруном» Петрашевским на два месяца был установлен секретный надзор.

Кружок Петрашевского

Осенью 1845 года в доме Буташевича-Петрашевского на окраине тогдашнего Петербурга стали собираться студенты, учителя, молодые офицеры, чиновники, художники, журналисты и писатели. Объединило их вначале чтение книг из уникальной библиотеки Михаила Васильевича. Затем собрания стали регулярными. В течение четырёх лет (1845-1848), по пятницам, у Петрашевского собиралось от 20 до 30 человек. За докладом одного из присутствующих обычно следовало обсуждение социалистических теорий, научных, общественных и политических вопросов. В собраниях петрашевцев принимали участие Ф.М. и М.М. Достоевские, М.Е. Салтыков-Щедрин, В.Н. Майков, А.Г. Рубинштейн, С. Дуров, П.П. Семенов (Тян-Шанский), состоятельный курский помещик Н.Спешнев, гвардейские офицеры Н.П. Григорьев, Н. Момбелли, А.Пальм и другие. Сам Буташевич-Петрашевский весьма эмоционально говорил о фурьеризме, о гласном и общественном суде, об отмене крепостного права. Он считал, что только мирная агитация может способствовать переменам в сознании и общественном устройстве.

Иначе подходил к делу один из наиболее активных членов кружка – Николай Спешнев. В отличие от Петрашевского, он был замечательно красив, харизматичен, считал себя настоящим революционером и прирождённым лидером. Жизнь Спешнева была окружена кучей сплетен. В 1842 году он сбежал за границу в Швейцарию с женой своего друга, где она, то ли отравилась, то ли умерла после родов, оставив Спешневу двух незаконнорожденных детей. Спешнев же с отчаянья принялся за благоустройство общества. Познакомившись за границей с Герценым и Бакуниным, он придумал «Русское тайное общество», объявил себя коммунистом и атеистом. В 1847 году вернулся в Россию и начал переманивать к себе людей Петрашевского. Спешнев предлагал создать тайное общество, взбунтовать уральских рабочих и двигаться с ними на Петербург, поднимая по пути крепостных крестьян. Наиболее радикально настроенные члены кружка готовы были последовать за столь одиозной фигурой, однако и фаланстеры Петрашевского, и «революция» Спешнева были фантазией чистой воды, оставаясь лишь на бумаге.

В 1840-х годах подобные «тайные» общества собирались во многих столичных домах, практически на всех студенческих вечеринках высказывались модные социалистические идеи. Это не считалось чем-то незаконным или из ряда вон выходящим. Но почему же именно «кружком» Петрашевского так заинтересовалась полиция?

Дело петрашевцев

Современники считали Петрашевского человеком со странностями. Внешность Михаила Васильевича была весьма оригинальной: среднего роста, полный, весьма крепкого телосложения, брюнет. На одежду свою он мало обращал внимания, волосы часто были в беспорядке; во взоре более всего выражалась глубокая задумчивость, презрение и едкая насмешка. Во время николаевского царствования гражданским чиновникам запрещалось носить бороду, усы и длинные волосы. Петрашевский же отрастил и усы, и бороду, и длинную шевелюру. Его необычная манера одеваться (широкий бесформенный плащ и невиданная шляпа «о четырёх углах») также была своего рода протестом против казарменного однообразия, которое Николай I внедрял в жизнь общества. Демонстративное поведение Петрашевского вызывало удивление и недовольство начальства, а его эксцентричные выходки обсуждал весь Петербург.

Однажды, по слухам, он явился в Казанский собор, переодетым в женское платье, не слишком усердно замаскировав свою густую черную бороду. На эту странную богомолку сразу обратили внимание соседи. Публика стала испуганно шарахаться в стороны. Кто-то вызвал полицию. К Петрашевскому подошёл квартальный надзиратель и сказал: «Милостивая государыня, вы, кажется, переодетый мужчина». Михаил Васильевич не растерялся и ответил в духе будущего театра абсурда: «Милостивый государь, а мне кажется, что вы - переодетая женщина». Квартальный смутился, а Петрашевский успел улизнуть.

Желание Михаила Васильевича эпатировать окружающих не ограничивалось по-мальчишески хулиганскими, бессмысленными выходками.

Ещё в 1847 году, после неудачной попытки внедрить в своём имении фаланстер, пострадавший помещик Буташевич-Петрашевский представил в следственную комиссию записку, в которой уверенно доказывал, что в 5-6 лет учение Фурье может осуществиться, поэтому он не оставит попытки воплощать на практике социалистические идеи.

В феврале 1848 года, когда Европа уже пылала пожаром очередной буржуазной революции, Петрашевский подал в петербургское дворянское собрание записку об увеличении ценности дворянских имений. В этом опусе он предлагал дать купцам право покупать дворянские имения с личным при этом освобождением крестьян этих имений, учредить земские кредитные учреждения, земледельческие банки, понизить процент по залогу имений в казенных кредитных установлениях, улучшить формы судопроизводства и установить надзор за администрацией. Радикализм Петрашевского выразился в рекомендации начать немедленную реформу суда, ускорить мероприятия по отмене крепостного права. Вынесение либеральных идей на всеобщее обсуждение, да ещё в письменной форме, не могло не привлечь внимания III Отделения.

Для наблюдения за «кружком» Буташевича-Петрашевского был направлен полицейский агент, бывший студент Антонелли. Отдавшись всецело делу пропаганды социализма, Петрашевский никогда не упускал случая познакомиться с новым человеком, поговорить с ним, пригласить его к себе на пятницу. Он готов был тратить своё время на всякого встречного, чем и воспользовался Антонелли.

Согласно его донесениям, высказанные на собраниях у Петрашевского «вредные мысли» сводились к следующему: Ястржембский 18 марта произносил речь, которая «была усеяна солью на здешнее чиномание». Он же с похвалой отозвался о Прудоне, но «Ламартина разбирал с самой дурной стороны». Головинский на собрании 1 апреля «отличался красноречием, дерзостью выражений и самым зловредным духом, разбирая три главные вопроса: освобождение крестьян, свободу книгопечатания и преобразование судопроизводства». Кузьмин «принимал участие в прении о тех же вопросах». Тимковский, «говоря о намерении принести жалобу в правительствующий сенат на неправильное его увольнение от службы, присовокупил, что этим единственно хочет подать пример и другим, подобно ему отставленным от службы, которые теряют вместе со службой и своё пропитание». Ахшарумов «говорил, что вопросы о судопроизводстве и об освобождении крестьян должны разрешиться в один и тот же день». Григорьев «принимал участие в прениях об освобождении крестьян». Дуров в «заседании» 25 марта читал своё пропущенное цензурой и следовательно свободно обращавшееся в книжной торговле предисловие к сочинениям Хмельницкого. «Все общество рукоплескало. Дуров жаловался, что цензура многое не пропустила, но Петрашевский прибавил: все должны стараться писать в подобном духе, потому что, хотя цензура вымарает десять, двадцать мыслей и идей, но хотя пять да все-таки останутся»…

Невозможно не согласиться с мнением большинства либерально-демократических и советских историков: «дело» кружка М.В. Буташевича-Петрашевского было состряпано практически из ничего и намеренно раздуто до размеров антиправительственного заговора. Царская администрация и сам Николай I, напуганные выступлением 1825 года, в любом либеральном высказывании стремились разглядеть призыв к бунту. А жандармские чиновники не упустили шанс сделать себе карьеру.

Через 13 месяцев наблюдение за собраниями в доме Петрашевского было закончено. В ночь с 22 на 23 апреля 1849 года титулярный советник М.В. Буташевич-Петрашевский вместе с другими активными участниками кружка подвергся аресту и заключению в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Как ни старались ретивые следователи, они так и не сумели отыскать в известных им высказываниях арестованных никакого реального заговора. Незаконных действий или призывов к ним петрашевцы также не предпринимали и даже не планировали. Под следствием оказались совсем ещё молодые люди, в основном дворяне, которые не видели за собой никакой вины, а в Алексеевском равелине с ними обращались как с опасными заговорщиками или государственными преступниками. Некоторые (Григорьев), не выдержав издевательств, повредились в рассудке. Некоторые (Пальм, Кропотов) «пошли навстречу» полицейским провокаторам, оговорив себя и своих товарищей.

Буташевич-Петрашевский на следствии вёл себя странно. Сначала он не хотел отвечать на вопросы, справедливо считая свои поступки легальными, а потом, убедившись в серьезности ситуации, и поняв, чем его агитационная болтовня может обернуться для его товарищей, не на шутку перепугался. Вместо того, чтобы использовать свои знания существующих законов и аргументировано защищаться, профессиональный юрист Петрашевский стал засыпать следственную комиссию множеством разнообразных записок. В этих довольно сумбурных посланиях он резко критиковал следственное производство, требовал от государя назначения учёной комиссии для разбора учения Фурье, продолжал доказывать жандармам их невежество и полную неосведомлённость в вопросах утопического социализма. Такое поведение лишь усугубило негативное отношение следствия к «главарю заговорщиков» и никак не облегчило участи других арестованных.

Военный суд приговорил 21 петрашевца (в том числе Петрашевского, Достоевского, Дурова, Спешнева, Григорьева) к расстрелу. 22 декабря 1849 года на Семеновском плацу в Петербурге разыгралась инсценировка их казни. Приговорённым прочли конфирмацию смертного приговора; подошёл с крестом в руке священник в чёрной ризе, переломили шпагу над головой дворян. На всех, кроме Пальма, надели предсмертные рубахи. Петрашевскому, Момбелли и Григорьеву завязали глаза и привязали к столбам. Офицер скомандовал солдатам целиться. Григорьев, который и без того от одиночного заключения несколько повредился в уме, в эти минуты совсем его лишился. В последнее мгновение ударили отбой. Привязанным к столбу развязали глаза и объявили об отмене смертной казни. Затем всех отправили обратно в крепость, за исключением Петрашевского, которого тут же на плацу усадили в сани и с фельдъегерем отправили прямо в Сибирь, в бессрочную каторгу.

Петрашевский в Сибири

Из письма М.В. Петрашевского к матери, Феодоре Дмитриевне:

Пешком в составе партии каторжников Петрашевский проделал путь из Тобольска в Иркутск, затем в Нерчинск. Зимой. Семья не оставляла его: мать посылала необходимые вещи и деньги, сестра Елизавета Васильевна и двоюродный брат И.А. Вахрушев ходатайствовали о смягчении приговора, навещали Петрашевского в ссылке.

Только по манифесту от 26 августа 1856 года он был освобождён от каторжной работы и переведён на поселение в Иркутск. В отличие от своего «подельника» Ф.М. Достоевского, Буташевич-Петрашевский не смирился, не пересмотрел прежних взглядов, не смог простить несправедливого наказания. И в ссылке, под надзором властей, неугомонный характер Михаила Васильевича ещё долго даёт о себе знать.

В Иркутске, вместе с декабристом Д. Завалишиным, Петрашевский начал кампанию против генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева, замешанного в деле убийства на дуэли чиновника Неклюдова. За это бывший каторжник был выслан в село Шушенское Енисейской губернии.

В 1860 году сестра Петрашевского боролась в столице о смягчении положения брата и добилась аудиенции у приехавшего в Петербург генерал-губернатора Восточной Сибири Корсакова. Тот припомнил ей вариант отзыва М.В. Петрашевского о себе (по поводу частых отлучек генерал-губернатора в столицу): «Корсаков имеет столь же прав на генерал-губернаторство, как всякая почтовая лошадь. Лошадь его умнее его...»

Лишь мае 1861 года, вняв просьбам родственников, власти разрешили Буташевичу-Петрашевскому приехать в Красноярск для приискания занятий и свидания с двоюродным братом И.А. Вахрушевым. Петрашевскому стало известно, что кузен Вахрушев передавал его письма к матери нераспечатанными в охранку. Очевидно, что Вахрушев делал это не по своей доброй воле: таков был порядок. Но ссыльный «революционер» вновь не даёт себе труда понять ситуацию, не ценит родственного участия:

Тем не менее, в ссылке Петрашевский продолжает жить на посылаемые ему семьёй средства, не умирает с голоду и не ищет себе ни службы, ни каких-либо определенных занятий. Собственные незаслуженные страдания и окружающая несправедливость по-прежнему глубоко ранят его, вызывая открытый протест. Из Красноярска он бомбардирует центральные власти и сибирские газеты своими разоблачительными письмами, вновь пытается влиять на общественность путём индивидуальных бесед с гласными городской думы. Это вызвало гнев городских властей и церковников. Пришлось посидеть месяц в Красноярском тюремном замке за то, что демонстративно подписался потомственным дворянином в прошении о причислении себя к красноярским мещанам. Из острога Петрашевскому удалось телеграфировать в Петербург о «незаконных» действиях властей против него. Это переполнило чашу терпения губернатора. 21 марта 1864 года последовал указ о высылке скандалиста-Петрашевского из Красноярска.

Енисейский губернатор хлопотал, чтобы Петрашевскому назначили местом ссылки Туруханск, но высшее начальство оказалось гуманнее. Его снова выслали в Минусинский округ, сначала в Шушенское, а затем в Кебеж. Однако и здесь Петрашевский не угомонился. Он пишет свои разоблачительные корреспонденции, лечит крестьян, становится добровольным ходатаем по их делам.

2 мая 1866 года Петрашевского переводят в село Бельское Енисейского округа, глухую заброшенную деревню в 100 верстах от Енисейска, со всех сторон окруженную непроходимой тайгой. Поселили его в доме на краю села, в тесной комнатке с земляным полом. Но Петрашевского изменить было уже невозможно. Гражданская непримиримость бывшего каторжника теперь граничила с сумасшествием. Он снова шлёт в газеты свои «дерзостные писания», обличает власти, бунтует против их произвола. 6 декабря 1866 года Михаил Васильевич вернулся из Енисейска, куда ездил для разбирательства своей судебной тяжбы, а на следующее утро его нашли мёртвым: кровоизлияние в мозг.

На смерть непримиримого борца откликнулся герценовский «Колокол»: «Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский скоропостижно скончался в селе Бельском Енисейской губернии 45 лет. Да сохранит потомство память человека, погибшего ради русской свободы жертвой правительственных гонений».

Из завещания М.В. Петрашевского, написанного вскоре после ареста в каземате Петропавловской крепости: «...Насчёт погребения моего больших хлопот не делать, а совершить самым экономическим образом, - всего лучше отдать в анатомический театр для приготовления анатомических препаратов...»

В глухом сибирском селении Бельское анатомического театра не существовало. Хоронить одинокого ссыльного было некому. Труп два месяца пролежал в холодильнике, а весной был зарыт вне кладбища, ибо умер Петрашевский «без покаяния», да и с местными попами отношения у него были натянутые. Мать, Феодора Дмитриевна, не нашла в себе сил посетить могилу сына: она пережила Михаила всего на несколько месяцев.

Ф.М. Достоевский, в отличие от Герцена, не считал М.В. Буташевича-Петрашевского ни героем, ни революционным подвижником. «Социализм тогда для нас был религией,» - отмечал писатель, анализируя своё участие в собраниях кружка. В глазах позднего Достоевского, одержимость Михаила Васильевича в его борьбе с несправедливостью, деспотизмом, произволом вышестоящих роднила этого человека с одержимостью бесов-революционеров, которые отпали от Бога и во что бы то ни стало стремились разрушить существующий порядок. Не случайно Фёдор Михайлович, желая подчеркнуть особую несимпатичность кого-либо из своих персонажей, использовал созвучные фамилии «Петрашевский» имена и отчества: Пётр Верховенский, Пётр Петрович Лужин и т.д. В этом, на наш взгляд, весьма символично отражён отказ бывшего петрашевца от прежних взглядов и полное отрицание их.

Безвинно пострадав в самом начале, М.В. Буташевич-Петрашевский всю оставшуюся жизнь находил в себе силы для неравной борьбы, но так и не нашёл мужества, чтобы просить прощения у тех, кого сделал несчастными. Доставив много горя своим близким, он пользовался, как должным, их расположением и участием, но так и не покаялся перед ними…

Елена Широкова

Использованы материалы:

Егоров Б.Ф. Петрашевцы. – Л.:Наука, 1988;

Лейкина-Свирская В.Р. Петрашевцы. – М., 1965;

Семевский В. И. M. В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы. M., 1922

Газета «Красноярский рабочий», «Петрашевский в Сибири»