Осипов А.А. Спасы

А.Осипов СПАСЫ Второе издание Издательство политической литературы Москва · 1974 Осипов А. А. O-74 Спасы. Изд. 2-е. M., Политиздат, 1974. 63 с. (Беседы с верующими).    Брошюра посвящена широко отмечаемым православной церковью религиозным праздникам спасам. Автор рассказывает, как возникли эти праздники и как они использовались в целях религиозного одурманивания трудящихся, разоблачает мифы о богоданности этой группы христианских праздников.    Брошюру с пользой для себя прочтут и верующие и неверующие. 0158-047 О ----------- БЗ-44-7-73 293 079(02)-74 © ПОЛИТИЗДАТ, 1974 г.

I. О ПРАЗДНИКАХ ВООБЩЕ

Август! В средней полосе России августовские дни бывают иногда знойными; гремят еще яростные летние грозы, но уже желты поля, идет страда, на огородах и в садах изобилие овощей и фруктов...

Август!.. Заключение цикла всех сельскохозяйственных работ, пора сбора плодов. Наши предки в допетровские времена практически заканчивали им год и 1 сентября считали новолетием, служили в этот день новогодние молебны, объединяя божеское с практическим, человеческим, вернее, освящая церковным благословением годовую веху своего земного бытия...

На Востоке в древности, как свидетельствует Библия, было два новых года: церковный начинался с первого весеннего месяца — после первого весеннего новолуния (наследие древних лунного и солнечного культов) и приходился на наши март — апрель, а гражданский — с первого числа седьмого месяца, т. е. опять-таки в завершающее сельскохозяйственный цикл осеннее время.

И так важна была во все времена для человека эта пора получения урожая, радости плодотворно завершенного труда, что нет на земле, пожалуй, народа, который не знал бы праздников, соединенных с этим периодом,— праздников первого и последнего снопа, сбора плодов, винограда, просто общего праздника урожая и т. д. и т. п.

У древних греков и древних евреев рядом с праздниками снопа, которые приходились у них, соответственно климатическим условиям, на лето, главными, собственно осенними праздниками были торжества, связанные со сбором винограда и топтанием в точилах гроздей на вино.

У славян жатва также отмечалась праздниками: зажинками — в начале жатвы и дожинками — в конце жатвы. В центре этих празднеств были снопы: первый — во время зажинок, последний — во время дожинок. Снопы по-особому, торжественно приносились в село. Из зажиночного снопа пекли первый хлеб нового урожая; дожиночный ставили в избе, в переднем углу.

Словом, сама природа назначала не только дни труда, но и дни радости его завершения — праздники...

Здесь уместно спросить: задумывались ли читатели когда-нибудь над самим значением слова «праздник», над его внутренним содержанием? Русское слово «праздник» идет от слова «праздно», т. е. это день, когда человек может ничего не делать и отдохнуть от своих трудов. Такое значение слова не случайно. В древности, когда люди стояли на очень низком уровне развития, жизнь их среди окружающей природы была тяжела. Собиратели, охотники во многом зависели от его величества случая. Откочует дичь в поисках корма — племя, род обрекаются на голод; не удастся найти пищу — опять голод. Но зато, когда попадалась богатая добыча, когда, скажем, море выкидывало на материк тушу кита или совместными усилиями удавалось убить крупное животное, наступала пора, когда можно было наесться вдоволь, отбросить мысли о завтрашнем дне, немного порадоваться и отдохнуть. Наступал праздник.

Шло время, люди поднимались с одной ступени развития на другую, стали заниматься скотоводством, кочевать. Пища ходила теперь рядом с ними. Но были новые заботы: как сохранить приплод, как обеспечить стада кормом, как уберечь их от хищников. Для этих людей праздники делались явлением сезонным. Пройдет благополучно весной окот овец — радость; кончится тяжелый период засухи и бескормицы, уцелеет стадо — радость. И до сих пор во всех религиях есть весенние праздники.

Так, в частности, у евреев от этих праздников скотоводческих народов сохраняется пасха — день, когда благодарные скотоводы приносили первого ягненка в стаде в жертву духам пустыни (в существование которых они по невежеству и наивности верили), чтобы эти духи сохранили остальной приплод.

Название праздника «пасха» перешло и в христианство. А память о том ягненке, который должен был пожертвовать своей жизнью, чтобы духи сохранили остальных ягнят, была перенесена на образ Иисуса Христа. И сегодня за каждой обедней священник, подготовляя причастие, режет особым ножом просфору, символически изображающую жертвенного ягненка — Христа, и произносит при этом сакраментальные [Имеющие таинственное, священное значение] слова: «Жрется агнец божий вземляй грехи мира» («Приносится в жертву ягненок, берущий на себя грехи мира»).

Когда люди перешли к земледелию, праздники стали еще более сезонными: ведь тут урожай зависел от погоды и времен года. Регулятором жизни стало солнце. Отсюда появление праздников зимнего солнцеповорота, весеннего равноденствия, летнего солнцеповорота, в меньшей степени — осеннего равноденствия, потому что осенью уже подсчитывали барыши и работы почти все кончались.

У нас до сих пор с зимним солнцеповоротом соединяется праздник рождества, равноденствие связано с масленицей, а, прибирая к рукам древние традиции, на летний солнце-поворот церковь назначила праздник Ивана Купалы.

Но рядом с этим в отдельных религиях образовались праздники, связанные с теми мифами, которые создавались людьми вокруг образов богов. Ведь, вопреки всеобщему утверждению религий, что бог или боги сотворили людей, на самом деле люди творили богов, творили по собственному образу и подобию, придавая им черты самих себя и своей жизни. Вот почему к христианскому богу, родившемуся в эпоху рабовладельчества, люди должны обращаться, именуя себя рабами божьими, как будто бог — главный рабовладелец. Вот почему бога, представления о котором сформировались в эпоху восточных деспотий, верующие в молитвах называют вседержителем, царем славы, Саваофом, т. е. владыкой воинств или верховным главнокомандующим. Любопытно, что эти древние придворные связи переносятся и на тех, кто мнит себя представителями этих небесных монархов на земле. Так, до сегодняшнего дня к архиерею во время богослужения хор обращается с приветствием: «Ис полла эти деспота!», т. е. «Многие лета тебе, владыка!» Так в древности приветствовали князей, воевод и министров.

Создавая мифы, наделяя в них богов и их небесную и земную челядь человеческими свойствами, страстями, делами, поступками, люди создавали связные сказочные повествования о жизни этих выдуманных персонажей. Отдельные события из этих легенд давали повод к освоению новых праздников, а эти праздники религии всегда любили изобретать и использовать. Ведь основными источниками, на которые живут церковь и ее духовенство, являются доходы от праздников, а не то, что получается в обычные, будние дни. Вот почему церковь никогда не упускала возможности создать лишний праздник.

Читателю может показаться, что мы начали во здравие, а кончили за упокой. Повели речь об осени, августе, осенних праздниках, а уклонились в общие рассуждения... Не будем торопиться с выводами. Разговор у нас пойдет об августовских праздниках русской православной церкви, а как раз среди них есть праздники того и другого из перечисленных нами видов. Одни далеко не сразу стали церковными, они были вызваны жизненными потребностями, взаимоотношениями людей с окружающей природой. Они не церковью были придуманы, а лишь заимствованы ею из народного быта.

Другие же искусственно созданы церковью. И не случайно, не имея почвы в народном быту, они так и не стали действительно народными. Что же это за праздники?

Русская православная церковь в своей богослужебной практике до сего дня пользуется не грегорианским, а юлианским, давно упраздненным во всем мире календарем, или, как говорят в просторечии, старым стилем. Так вот, на август месяц, считая по старому стилю, приходятся следующие праздники:

1 августа (14 августа н. ст.) — происхождение (изнесение) честных древ животворящего креста господня. Празднество всемилостивому спасу и пресвятой богородице, или, в просторечии, первый спас. Праздник из числа малых.

6 августа (19 августа н. ст.) — преображение господа бога и спаса нашего Иисуса Христа, или, в просторечии, второй спас. Праздник так называемый двунадесятый, или один из главных.

15 августа (28 августа н. ст.) — успение пресвятой владычицы нашей богородицы и приснодевы Марии. Тоже двунадесятый праздник.

16 августа (29 августа н. ст.) — перенесение из Эдессы в Константинополь нерукотворенного образа господа Иисуса Христа (944 год), или, в просторечии, третий спас. Праздник из числа малых церковных.

И наконец, 29 августа (11 сентября н. ст.) — усекновение главы пророка, предтечи и крестителя господня Иоанна. Тоже из малых праздников, хотя называть праздником день казни весьма нелепо... Но на то она и церковь.

Все полные наименования праздников взяты нами из «Православного церковного календаря», издаваемого ежегодно Московской патриархией.

Успение относится к праздникам в честь так называемой богородицы, и об этом должен быть особый разговор. Усекновение относится к праздникам, посвященным памяти святых, почитаемых церковью, и это тоже совсем особая тема.

Мы поэтому сосредоточим наше внимание на остающихся трех праздниках, объединяемых, как видите, самим народом под общей рубрикой — спасы... О них и пойдет у нас теперь речь.

II. ТРИ СПАСА

Спасы!.. Слово «спас» — это сокращенное народное произношение слова «спаситель». Спасителем же церковь именует мифического основателя христианской религии — Иисуса Христа за то, что он якобы спас человеческий род от «вечного проклятия греха и смерти».

Что это за проклятие, грех, смерть?.. По подсчетам богословов, основанным на первой книге Библии — «Бытии», первые люди — Адам и Ева, сотворенные, если считать от 1974 года (года напечатания этой книжки), богом 7482 года назад,— смертельно оскорбили бога, съев плод с запретного дерева. Потрясенный этим непослушанием, бог осудил людей на смертность (до этого они будто бы были бессмертными), тяжкие труды, всяческие муки. А грех — преступление первых людей,—как некая наследственная хворь, стал переходить на их потомков из поколения в поколение. И только сын божий Иисус Христос, подвергнутый унизительной казни на кресте и удовлетворивший таким образом творца Адама и Евы, искупил грехи прародителей человечества.

Так учит религия... А теперь займемся на минуточку совсем другим...

В Музее истории религии и атеизма в Ленинграде, в бывшем Казанском соборе, стоит на полке библиотеки книга «Люди каменного века» (изд. «Наука», М., 1964), которую написал всемирно известный советский ученый и скульптор М. М. Герасимов. Этот ученый прославился тем, что на основании данных современной науки по сохранившимся черепам воссоздает портреты давно умерших людей. Иван Грозный, Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Тамерлан восстали для нас из праха могил в их подлинном облике... Читатель усомнится: может быть, М. М. Герасимов фантазирует. Поди проверь!

Но криминалисты, следователи не раз просили (расследуя преступления) М. М. Герасимова восстанавливать по черепам облик людей, убитых или погибших недавно. Ему при этом не показывали фотографий тех, кому, по их мнению, могли принадлежать найденные останки. И все-таки его восстановленные портреты на 100 процентов совпадали с фотографиями жертв преступления или несчастного случая. Так практика тысячекратно подтвердила истинность научных восстановительных методов ученого. М. М. Герасимов многократно обращался к восстановлению по черепам и облика наших далеких предков, создав целую галерею их образов, которую собрал и издал в упомянутой нами книге. Раскроем ее сорок девятую страницу, а потом найдем таблицу III.

На нас смотрит из дали веков лицо женщины. Ее останки нашли в Штейнгейме (округ Вюртемберг, Германия) рядом с костями мамонта, зубами древнего слона и скелетом ископаемого носорога. Перед нами документ межледникового периода, отстоящего на 250 000 лет от наших дней.

Вы сами можете убедиться, что тогда, четверть миллиона лет назад, на земле обитали люди вполне человеческого, отнюдь не обезьяньего облика...

Иной читатель, правда, может вновь усомниться. Скажет: «Ну, хорошо! Облик человека по черепу М. М. Герасимов восстановить в силах. Это опытами проверено. А чем наука докажет, что данный череп пролежал в земле именно 250 000 лет, а не меньше? Тем, что возле него кости вымерших животных нашли? Так он, череп этот, мог оврагом каким-либо в глубь земли попасть». Но наука на одни только сопутствующие кости и не опирается. Здесь у нее целый ряд помощников. Радиоактивное исследование (радиокарбонный метод исследования) позволяет определить возраст предмета органического происхождения с точностью до 200 лет. Состояние, потревоженность, степень разрушения напластований на месте находки дают свои подтверждения. Степень минерализации, окаменелости находки, вытеснения ее органического вещества заменяющими их минеральными веществами дают свои проверочные данные. Форма и вид предметов (скажем, каменных орудий, а позже и керамики), находимых вместе с черепом, позволяют определить эпоху, к которой череп относится, ибо труды множества археологов позволили создать целую шкалу предметов, характерных для той или иной эпохи. Нет, нынешняя наука на веру ничего не принимает и фантазиями не занимается. У нее одно мерило — факт, предмет, реальное доказательство.

Но вернемся к штейигеймской женщине.

Есть, правда, люди и из более древних эпох... Мы, однако, не будем залезать еще глубже в дебри тысячелетий. Для нас достаточно знакомства и с одной только женщиной из Штейнгейма. Задумаемся над ее судьбой. И над тем, о чем говорили ранее. На самом деле, спаситель пришел спасать людей от греха, вторгшегося в мир через первых людей, сотворенных богом 7482 года назад и вскоре же нарушивших божьи предписания. Но... люди, жившие 7482 года назад, не могли быть первыми, ибо 250 000 лет назад ходила по земле, пела песни, работала, рожала детей женщина из Штейнгейма. Она была не одна. В разных местах земли (судя по сохранившимся костям, орудиям и другим предметам человеческой культуры) жили одновременно с нею и до нее еще и другие люди.

Но тогда напрашивается и второй вывод. Если люди, жившие 7482 года назад, были (существуй Адам и Ева на свете на самом деле!) не первыми людьми, как могло их преступление вызвать ответственность у всех последующих людей? Ведь не можем же мы отвечать за то, что кто-то где-то когда-то у кого-то что-то украл, когда этот человек не имеет к нам ни прямого, ни косвенного отношения.

Более того. Если жила на свете штейнгеймская женщина и тысячи других древних людей, значит, весь рассказ Библии о сотворении Адама и Евы является сказкой. Но тогда сказка — и грехопадение этих, с позволения сказать, наших прародителей...

А если не было грехопадения и порожденного им наследственного греха, то зачем было бы Иисусу Христу искупать грех, которого не было, который люди не совершали? И если Христос искупал сказочное преступление сказочных прародителей, то и его божественность — сказка, и искупительный подвиг — сказка. А как же иначе? Будь на свете бог и будь им Христос, он лучше людей, лучше ученых должен был бы знать, что миф об Адаме и Еве не соответствует истине и опровергается таящимися в земных пластах материальными памятниками. А он, если верить евангелиям, искупал все-таки несуществующий грех несуществующих прародителей. Стал, как говорит апостол Павел, новым Адамом. А старого-то не было! Значит, не выше цена и новому.

Таким образом, столкновение религии с научными фактами, в данном случае со штейнгеймским черепом, начисто разбивает учение церкви о Христе как о спасителе, спасе. А следовательно, делает с самого начала лишенными корня и праздники в честь Христа как спаса, спасителя мира...

И если мы, чтобы познакомиться с сутью и истинной подоплекой этих церковных праздников, именуемых первым, вторым и третьим спасами, и будем их так называть, то не потому, что признаем Христа действительным спасителем, а только потому, что так их называют в церкви.

Что же они собой представляют?

III. ПЕРВЫЙ СПАС

Старый «Крестный календарь», издававшийся ежегодно в дореволюционной России, хотя и считал себя сугубо православным и надписывался как «Крестный», был в отношении спасов предельно откровенен и в разделе «Народные приметы» (мы цитируем по календарю на 1916 год), совсем в духе того, что мы вначале писали об августе, писал следующее: «Август — густоед, ленорост — припасает баба холст. 1-й Спас — медовый, выламывают соты; 1-й сев; 2-й Спас, средний — яблочный. Сев озими от второго спаса до Фрола; 3-й Спас хлебный, дожинки».

Иначе говоря, календарь всецело связывал спасы не с мифическим спасителем Иисусом Христом, а с реальным циклом осенних сельскохозяйственных работ, показывал все спасы наследием древних осенне-сельских народных празднований.

Сами церковные отцы, разумеется, с таким откровенным развенчиванием их божьих, спасовых дней согласиться не могут и усердно подводят под каждый из трех спасов богословскую базу.

Что ж! Познакомимся и с их объяснениями и доводами. И прежде всего, по календарной последовательности праздников, обратимся к первому спасу...

Уже упомянутый «Крестный календарь» на 1 (14) августа дает о празднике такую справку: «Происхождение древ Креста Господня.

(Кресту: Утр. Ев. Иоан. 12,28 — 36; лит. I Кор. 1,18-24; Ев. Иоан. 19,6-11, 13 — 20, 25 — 28, 30 — 35... на водоосвящ.: Евр. 2, 11 — 18 Ев. Иоан. 5,1-4).

На утрени вынос креста и поклонение ему; по литургии повсеместно крестный ход на воду и водоосвящение. Крест вносится в алтарь 2/VIII на вечерне после отпуска». Вдумаемся. Праздник, таким образом, посвящен якобы не непосредственно самому спасителю Иисусу Христу, а почитаемому в православии и католичестве вещественному предмету — кресту — древнему орудию казни, на котором Христос якобы и принес свою спасительную, искупительную жертву.

Отсюда понятно, что и для чтения во время праздничных служб отбираются те отрывки «слова божия», где в той или другой форме упоминается именно крест. Менее понятным на первый взгляд кажется связываемый с празднованием первого спаса обряд водосвятия — освящение воды.

Но обратимся к древности. Еще задолго до появления христианства в Византии бытовал местный, языческий разумеется, обряд ежегодного очищения города от злых духов с одновременным колдовским призыванием благодетельных дождей на пригородные поля и огороды. Как это было принято во всем мире, очистительные обряды совершались при помощи самого древнего из известных человеку моющих и очистительных средств — воды. Что это были за обряды, мы можем судить по пережиткам подобных же обычаев у современных народов: здесь и обливание водой людей, и омовение предметов, и окропление домов, стен, жилых помещений и улиц, и многое другое. Та же вода играла главную роль и в обрядах призывания и испрашивания дождя. Так, разбрызгивая воду, люди полагали, что это вызовет небесные брызги — дождь.

Христианство, появившееся в Византии, оценило, насколько укоренился этот обряд в сознании людей. И тогда руководители христианских общин (епископы, пресвитеры, священники), чтобы не оттолкнуть от себя народные массы борьбой с привычными для них обычаями, просто включили эти обряды в церковный устав, причесав и перекроив их на христианский лад.

Не удивляйтесь! Церковь совершала это не раз. На что уж языческим был на Руси праздник масленицы... Древние русские солнцепоклонники пекли весной круглые блины — подобия солнца (так сказать, размножали солнышко!) и надеялись этим путем подкрепить его в весенней борьбе с зимней стужей. А церковь, увидев, что этот обычай неискоренимо слился с жизнью, с бытом народным, приняла, ничтоже сумняшеся, широкую масленицу в свой богослужебный устав, приспособив жизнерадостный праздник солнца, тепла и света к своему мрачному, жизнеотрицающему, жестокому обряду великого поста...

Вот именно так случилось и с византийским язычески-колдовским днем очищения города от злых духов.

Как видим, «очистительную» воду колдунов-язычников отцы православия подменили (освященной не менее колдовски) «святой» водой православия, а для изгнания из городских стен злых духов (благо, православные богословы тоже верили в существование таких злых духов, во всякую чертовщину и боялись их не менее суеверно, чем их языческие предшественники) начали выносить из церквей и носить по улицам другой предмет своего колдовского арсенала — крест. И языческое «суеверие» стало христианским «праздником». Народу не пришлось ломать и менять своих привычек, духовные отцы получили дополнительное средство воздействия на массы и выкачивания из них дополнительных доходов. Попутно, составив специальный богослужебный чин для присвоенного праздника, церковь постаралась через его молитвы внушить верующим людям мысли о добротности и могуществе ее собственных очистительных, бесогонных средств — креста и «святой» воды.

Вот, например, песнопение, которое составили для «Господи воззвах» — одного из начальных разделов вечернего, всенощного богослужения праздника. Приводим его на церковнославянском языке, употребляемом в русской православной церкви (текст взят из богослужебной книги «Минея месячная», августовский том):

«Паче солнечныя зари, хотяй мирови якоже скипетр честный, царя Христа, и кончину показати, крест божественный се предсияет в кон-цех. Сей возведе из ада род человечь, ада вельми пленив, врага низложив, демонов гордыню до конца погуби. Ныне же проявляет воскресение спасово, и спасает зовущыя: умири мир, и просвети души наши».

«Божественный крест — этот достойный скипетр,- желая показать (миру) царя Христа, превосходящего солнечную зарю, и его (грядущую) кончину (мыслится искупительная смерть на голгофском кресте! — А. О.), ныне сияет на улицах города. Это он (крест) вывел людей из ада, взял силы адские в плен, низложил врага (сатану!) и погубил (замыслы) горделивых демонов. А теперь утверждает и воскресение спасителя (Христа) и (сам) спасает тех, кто взывает к нему: умиротвори мир и просвети наши души». Обратите внимание на пережиток колдовства и фетишизма: к кресту предлагается обращаться как к самостоятельной и при этом одушевленной, живой силе и сам крест как бы разгова- ривает здесь с верующими в качестве самостоятельного подсобного божества, состоящего при Иисусе Христе.

Тут перед нами настоящая реклама магических способностей креста, этого подлинного фетиша христианства. Он и из ада несуществующего изводит, и пленяет несуществующие адские силы и дьяволов, выдуманных наивными страхами диких наших предков... Недаром в старом торговом Новгороде, перефразировав пословицу «Всяк кулик свое болото хвалит», говорили: «Всяк купец свои товары расхваливает».

В таком же духе во время праздничного чина водоосвящения расхваливаются в молитвах и качества «святой» воды: она-де и целит, она и чудеса творит...

И припоминается мне по этому поводу рассказ, слышанный мной о «святой» воде на Урале много лет назад. Правда, он касается главного годового водосвятия церкви — крещенского, но ведь церковь уверяет, что любое водосвятие наделяет воду одними и теми же таинственными свойствами. Рассказ так и называется: «Святая водица».

Верующие «святой» воде великую силу приписывают. И целит-то она, и благодать небесную подает. Прямо панацея, как в таких случаях медики говорят, универсальное лекарство...

И богослужители на этой воде играют. Вот, говорят, вы не верите в бога... А он между нас ежегодное длящееся чудо творит... Вода крещенская, «великая агиасма» по-церковному, стоит себе месяцы и не портится. Простая завоняет, позеленеет, на вкус отвратной делается, а этой хоть бы что... Разве это не явное обнаружение силы того бога, на которого вы пяту свою нечистую, богохульную поднимать осмеливаетесь?.. И что говорить — кое на кого этот довод до сих пор действует. Иная верующая женщина опыт даже проделает: поставит простую воду стоять — и, на тебе, та и прокиснет...

Невдомек, правда, таким божественным экспериментаторам одна деталь. Вода, она от чего киснет? Микробы гнилостные в ней размножаются. А воду для священия когда берут? На крещение — 18 января по новому календарю, когда зимой, в стужу, микробов в воде почти нет и она наиболее чистая. Ведь любая мать знает: когда чаще ребята животами болеют? — летом! В тепле любая зараза множится... Кроме гриппов разных, конечно. У них свои привычки...

И опять же — как верующий человек эту воду хранит? По вере своей — благоговейно. Бутылку вымоет, выполощет, ошпарит... Пробку подберет чистую. Воду в бутылку нальет и плотно закупорит. И держит в чистом месте, а не в грязном углу... Словом, полная санитария, гигиена и чуть ли не герметическая укупорка... Вот бактерии всякие в воду и не попадают... А ей только это и требуется для сохранения. Она и стоит. В церквах иногда ее более открыто держат — так там свое: в посеребренные чаши ее наливают. А ионы серебра — это еще испокон веков люди знали, еще когда самого слова «ионы» не было,— убивают заразу, очищают воду. Значит, и тут чудо-то только невежде видно. Что поп скажет, тому богомолец и верит... А у кого голова на плечах, тому наука видна...

Ну, да я не философствовать собрался. Это к слову... А вот вы послушайте, какое приключение с одной женщиной было в связи со «святой» водой... К этому я и рассказ свой вел...

Было это на Урале в конце войны... В одном районном центре. Церковь там открыли. И поп энергичный попался. Стал службы развертывать. И по крещениям, между прочим, большие Иордани устраивать. Святил воду на проруби. Полынью для этого верующие на нашей речке вырубали. Некоторые даже окунались в нее потом... Ну, да об этом в больничных делах районной поликлиники посмертно не на одном скорбном листе отмечено... Сколько тогда доктора наши негодовали!.. А поп похваливал... Вот-де до чего в людях вера сильна... Но речь моя и не об этом.

Жила в этом райцентре семья. Муж, зоотехником работал, жена и двое ребят. Малые еще, несмышленыши. Жена была верующей: этой самой «святой» воды целую четверть заготавливала и большое к ней доверие имела..

Чуть дети захворают, она доктора звать — ни-ни!.. Сразу защебечет над ними:

— Вот я вам сейчас водички святой, лапушки мои, дам. Боженька деток любит — всю болезнь и прогонит...

И, поверите ли, иной раз по неделе все на бога уповала... А пройдет гриппок, время ему выйдет, так она сияет: помогла вода!.. Муж иной раз насильно врача звал... Так она потом лекарства — в помойное ведро и — опять за воду... Пойди тут, переубеди. Словно ослепла со своей верой...

Терпел это муж, терпел... И жаль жену ведь. Так-то она и хозяйка неплохая была. И ласковая, если веру ее не трогать... Пироги пекла — язык проглотишь...

А и детей тоже жаль. Страшно за них... А вдруг, скажем, дифтерия привяжется. Ведь если жена доктора не позовет, ребенок умрет... Думал муж, думал... И удумал: «Дай-кось я операцию проведу».

Крещение на носу было... Как раз в предпоследний год войны. Муж за женой незаметно наблюдает. Что она делать будет?

Видит, жена за четвертную бутыль принялась. Газет туда нарвала. Полощет. Моет. Пропаривает... Трудится, как говорится, в поте лица своего... По-библейски... Ничего не сказал муж. А когда жена отлучилась, взял вторую четвертную и проделал с нею все то же, что жена со своей. И пробку такую же подобрал... И спрятал свою бутыль в тайное место...

Я чего сказать-то хочу. К слову... Вот когда верующие с простой водой опыты свои ставят, они что делают... Благоговения у них к ней нет. Бутылку сполоснут только. Трудиться-то над нею не станут. Воду откуда попало возьмут. И закроют кое-как. А заразе-то, мелочи этой бактериальной, много ли надо. Попадет она в воду — и делу конец... И выходит, что эти опыты нечестные,.. Сами того не замечая, верующие равных условий для «святой» да для простой воды не создают...

Вот это-то и учел тот муж. И дело поставил по-серьезному.

Дождались они оба крещения. Жена — в церковь, а муж со своей четвертной — на прорубь. Наполнил из нее часа за два до освящения четвертную, притащил домой, запечатал и — в то же тайное место...

Через три-четыре часа и жена возвращается. Святыню свою в бутыли на груди несет. Довольная. Напоила детей. Мужа попросила отхлебнуть. Он покорно выпил. Жена даже умилилась. Запечатала воду и в треугольный шкафик под божницу поставила... Только она в хлев к курам подалась, муж свою бутыль достал. Воды отлил, чтобы столько же, сколько в жениной, было. Бутылки передвинул, так что и самому не понять, где какая, и шкафик закрыл...

Месяца полтора в семье все тихо было. И в воде потребности не было. И потом у девочки ангинка открылась. Мать, как всегда, ее утешает:

— Вот я сейчас Ляленьке водички боженькиной дам... Горлышко у девочки и перестанет болеть.

Шасть — к шкафику... Да как закричит:

— Григорий?! Это ты, безбожник окаянный, вторую бутыль поставил?..

— Я! — отвечает муж.

— Ты что же это за издевательство над моей верой учинил?! Как я теперь узнаю, какая вода святая, какая нет...

А муж и отвечает ей:

— И чего ты, мать моя, сердишься? Сама говорила: святая вода не портится, не святая — тухнет... Так тебе же проще простого узнать... Отпей из одной четвертной, отпей из другой... Святая и определится... Коли есть он, твой бог неужто чудо такое в обиду даст?!

Кинулась женщина к шкафу. Вытащила бутыли на стол. Откупорила. Давай пробовать. Руки у нее трясутся... Поняла, что сейчас самый суд всем ее упованьям пришел...

Чуть ли не половину из каждой бутыли выпила... А «святой» воды так и не определила... Вот так!..

Но вернемся к празднику спаса. Пестрая и своеобразная история формирования этого праздника не кончается на факте присвоения его церковью из веры, которую она же отвергла. Минули века. И случилось так, что 1 августа 1164 года византийский император Мануил выиграл битву у наседавших на Византию мусульман. Победа очень обрадовала его (ведь мусульмане время от времени прибирали к рукам то одно, то другое владение распадавшейся Византийской империи), и, чтобы поднять дух своих подданных, император решил установить в честь этой победы общегосударственное празднование.

Так, первый спас получил новую, государственно-историческую подкладку.

Немного позже, чтобы еще более воодушевить византийцев надеждой на помощь свыше (очень уж они унывали, видя себя опять окруженными со всех сторон морем исламского наступления!), на этот раз уже церковниками, была присочинена легенда, будто бы в день победы Мануила засияла ярким светом одна из икон божьей матери... Знай-де народ, что сама пречистая озабочена государственными делами Византии, само небо «за нас и за наших»...

Русь, принявшая православную веру из Византии (Царьграда, как говаривали тогда наши предки), перенимала и все новшества, которые появлялись в Константинополе... Так появился на Руси и праздник первого спаса.

Русские князья не хуже византийских императоров учитывали влияние религиозных внушений. И потому, поскольку владимирскому князю Андрею Боголюбскому довелось того же 1 августа 1164 года самому поколотить иноверных волжских болгар, он поспешил объявить это «делом спасовой и богородицыной помощи» [А. Нечволодов. Сказание о Русской земле, часть II. Спб., 1913, стр. 146.] и перенес в рассказ о своей победе изобретенную в то время в Константинополе легенду о сиянии в этот день иконы богоматери...

И все-таки не эти изобретения и ухищрения верхушки церковников и государственной власти закрепились в сознании русского верующего простого народа в связи с первым осенним праздником — первым спасом.

Русским людям было безразлично, кто и именем каких богов очищал когда-то от бесов улицы чуждого им Константинополя, кого побеждал далекий и чуждый царь Мануил. В море крови, пролитой во времена татарского ига, забылась и растворилась маленькая победа владимирского князя Андрея.

А что же осталось? Остался (он всегда был главной частью в жизни крестьян) труд с его страдой и урожаем, бедами и радостями, сытостью или голодом... Трудовой календарь земледельца определял бытие русского мужика, независимо от того старые, языческие или новые, христианские боги и святые отмечались в нем для памяти и удобства.

В средней полосе России на пасеках кончался летний накопительный цикл. Начинали ломать (брать) соты. По древней привычке все делать, благословясь и задарив «нездешние силы» (как бы не прогневались, не стали вредить!) — будь это Перун или Христос, «мать сыра земля» или «мать пресвятая богородица»,— первые соты несли в подарок богам в храмы... Так чужой, византийский церковный праздник стал у крестьян простым и понятным медовым спасом.

Медовый цикл кончался. А вот зерновому, наоборот, в это же время наступало начало. Приспевал озимый сев. «Первый спас — первый сев». И тут, по старинке, как было богам не поклониться! Семена освящали, поля окропляли. Находилось, таким образом, чисто житейское, хозяйственное применение и «святой» воде... А чтобы святости не пропадали даром, в освященных прудах да озерках купались сами и купали скот. По пословице «Маслом каши не испортишь!». Как говорится, на всякий случай. По поводу этих окроплений и купаний с добродушным народным юмором честили порой первый спас попросту мокрым спасом. Пусть мокрый — авось все-таки от чего-нибудь да спасет.

Вот и вся история превращений и приключений первого осеннего праздника.

По тем временам, впрочем, история довольно обычная. Удивительно в ней, пожалуй, то, что еще и в наше время, когда хлеб сеют машины, урожай гарантируют удобрения, хлеборобу-колхознику больше приходится иметь дело с такой спасительной троицей, как агротехника, орошение и большая химия, и в этих условиях еще находятся люди, забегающие в церкви в день первого — медового, мокрого спаса и надеющиеся на его милости.

Вот это действительно удивительно. Да, пожалуй, и грустно!

IV. ВТОРОЙ СПАС

Но довольно о первом спасе — пора дать слово второму. Второй спас — праздник покрупнее. Виднее. Значительнее. Уже знакомый нам «Крестный календарь» под датой 6 августа (19 августа н. ст.) говорит о нем так: «Преображение господне. ⊕

- (ут. Ев. Лук. 9; 28-36; Лит. 2. Петра 2; 10-19; Ев. Матф. 17; 1-9).

На лит. освящение плодов и злаков.

Особые крестные ходы: в Новгороде в Спасскую ц.; в Пскове в Спасо-Мирожск. м.; в Ростове, Пронске».

Значок — круг с крестом внутри — служит в церковных книгах условным обозначением двунадесятого праздника. Преображение относится к группе двенадцати важнейших праздников церкви. Конечно, все это условно. И помимо них у церкви есть праздники, которые отмечаются с не меньшей пышностью и, пользуются большей популярностью, чем иные двунадесятые (например, николин день). Просто церковь прибегла здесь к перенятой ею у языческого жречества и из языческих культов числовой магии, придающей особое, священное значение определенным числам. Вот церковники и сформировали священную праздничную дюжину. Не обошлось здесь и без излюбленных на востоке аналогий: у Христа двенадцать апостолов, рядом с пасхой — двенадцать главных праздников.

В чем же суть праздника, объявляемого церковью одним из самых главных? Основанием для праздника является миф из Евангелия от Матфея о том, что в конце своей земной деятельности мифический основатель христианства Иисус Христос привел группу своих учеников на гору, где лицо и тело его засияли, и к нему для беседы явились небожители — пророки Илья и Моисей, и голос с неба подтвердил, что Иисус является сыном божьим.

В рассказе об этом событии евангелия, кстати говоря, изрядно противоречат одно другому. По Матфею, Иисус преобразился при апостолах Петре, Иакове и Иоанне на высокой горе. Лицо и одежды его сияли светом. Моисей и Илья беседовали с Христом, и Петр пытался принять участие в беседе. Услышав голос с неба, ученики испугались и пали на землю лицами, а когда Иисус позвал их и велел не бояться, уже никого и ничего они не увидели (Матф., 17; 1-8).

По Марку (9; 2—8), скорее было не сияние, а белизна. Ученики с самого начала описанных выше событий были в страхе и на землю не па дали, а явление осиянности Иисуса и видение Ильи и Моисея затем просто внезапно исчезли. У Луки (9; 28 — 36) Христос сначала молился. Беседа с Ильей и Моисеем шла о его будущих иерусалимских страданиях, а ученики вначале просто спали и проснулись лишь в конце беседы. Илья и Моисей не исчезли, а ушли, и только после этого был слышен голос с неба.

А вот апостол Иоанн Богослов сам, если верить евангелиям, участник события о преображении вообще не говорит ни слова, как если бы чуда такого никогда не было и он в нем не участвовал.

В настоящее время наукой установлено заимствование многих христианских мифов из ветхозаветной части Библии («Величит душа моя Господа» — песнь девы Марии из славословия Анны, матери пророка Самуила, и т. д.). Миф о преображении Христа тоже относится к таким переработанным заимствованиям из Ветхого завета. Ведь, по сказаниям Пятикнижия, на полтора тысячелетия ранее преобразился после бесед с богом на горе Синай законодатель еврейского народа Моисей. Лицо его будто бы сияло так, что евреи не могли на него смотреть. Побывал на том же Синае, по преданиям, и Илья и тоже беседовал с богом. И вот теперь оба этих божьих собеседника встречаются в христианской легенде с сыном божьим, а сияние Моисея переносится на самого Иисуса. Операция несложная.

Любопытно, что церковники и сами чувствовали взаимосвязь двух мифов и потому постарались замаскировать ее, представив заимствование некой исторической преемственностью, где Моисей-де «прообразовывал» грядущие события из жизни Христа. Так, в «стихире на малой вечерне» поется:

«Иже с Моисеем глаголавый древле на горе Синайстей образы, глаголя: аз есмь бог сый: днесь же на горе Фаворстей преображся, началообразное показуя лучами облистаяся. Тем же Христе, величаю твою силу» [«Тот, кто в древности разговаривал с Моисеем на горе Синайской и сказал (ему): я твой бог, сегодня преображается на горе Фаворе, показывая в блеске лучей свое существо. Потому и славлю я твою силу, Христос». Верующие невольно вспоминают, что сияние было и в той и в другой легенде, и относят это не к заимствованию новой легенды из более старой, а к тому, что-де в обоих случаях действовал один и тот же сверкающий силой своей бог. Так разоблачающее религию заимствование тонким иезуитским ходом превращается чуть ли не в утверждение истинности религии.] (из богослужебной книги «Минея месячная», августовский том).

Церковники подводят под праздник такую догматическую базу: Христос-де хотел перед своими страданиями укрепить в учениках веру и доказать им, что он действительно бог. Таким образом, преображение — это «двунадесятый праздник в воспоминание... события в жизни И. Христа, когда он... решил... особым необычайным способом показать ученикам славу своего божества»,— пишет «Полный православный богословский энциклопедический словарь» (М., после 1912 года, изд. П. П. Сойкина).

«Сам И. Христос, в виду приближающихся страданий и смерти, для утверждения своих учеников в вере, благоволил явить видимо славу своего божества... Церковь прославляет в своем празднике событие, как собственно богоявление, как доказательство, что И. Х-с есть воистину отчее сияние», — утверждает, в свою очередь, протоиерей П. Лебедев в учебнике для духовных семинарий «Наука о богослужении православной церкви» (ч. II, М., 1890).

При утверждении этого праздника шла ожесточенная борьба за души, за влияние на Востоке, которая была характерна для первых веков христианства. Евангельский миф о преображении понадобился раннехристианским проповедникам для того, чтобы возвысить Христа и тем самым облегчить пропаганду христианства и нанести еще один удар по иудейству.

Любопытно, что в судьбе этого праздника (как и в истории первого спаса) религия тесно переплетается с политикой. В чем? — спросит читатель. А вот в чем. Более или менее известный на Востоке праздник преображения почти не отмечался на Западе. Но вот наступил XV век. Для Европы он был страшным. Турецкие полчища наседали на европейские королевства, княжества и империи. Одна за другой жертвами турок стали балканские и придунайские страны. Опасность приближалась к центральной части Европы. И вдруг — нечаянная радость: 6 августа 1456 года было нанесено турецкой армии сокрушительное поражение у стен Белграда. Европа ликовала. С противника был сорван ореол непобедимости. В сердца вернулась покинувшая их было надежда.

В Риме в это время папой был Каллист. Учитывая необходимость закрепить для христианского мира моральные последствия победы, он объявил ее победой именно «христианского оружия» с «помощью свыше», а праздник, приходившийся на б августа ст. ст., повелел считать обязательным и святым для всех христиан Запада.

Так, политические события давних веков внесли свою лепту в формирование двунадесятого праздника христианской церкви.

Но суть дела в конечном счете не в этом. Дело в том, что нет и не было, пожалуй, как мы уже отмечали, на земле религии, в которой мы не нашли бы осеннего праздника урожая. А в религию эти праздники пришли из народных обычаев радостными торжествами отмечать конец сельскохозяйственного года., когда труды человека увенчиваются успехом, когда на сердце светло от сознания, что будущее семьи, рода, племени обеспечено и впереди — заслуженный отдых, сытость, веселье, жизнь.

Религии, появляясь в мире как плод невежества и непонимания явлений природы и общественной жизни, присваивали эти дни глубоко человеческой, естественной радости, придавая им религиозное звучание. Но по существу и при этом праздники урожая были и оставались праздниками не религиозными, а народными.

Относится ли все сказанное к христианскому празднику преображения? Да, и при этом всецело! Но не будем голословными и послушаем самих православных богословов. Вот упоминавшаяся уже книга протоиерея Петра Лебедева «Наука о богослужении православной церкви», изданная в Москве в 1890 году. О ней не скажешь, как любят говорить верующие, что «это — выдумки безбожников».

А между тем мы читаем в ней напечатанные черным по белому следующие слова: «В праздник преображения освящают виноград [Освящение плодов в праздник преображения упоминается уже в древнем христианском документе, известном под названием «Апостольских правил» (3-е правило).] и колосья пшеницы, а в России в тех местах, где виноград не растет, освящаются яблоки... В Греции к этому времени поспевают плоды — важнейшие из которых — виноград и колосья и приносятся... в знак благодарения за получение этих плодов на пропитание человека...»

Таким образом, если, как мы уже говорили, Христа преобразившегося не существовало, а место, где он якобы преобразился, оспаривается, то теперь и дата праздника оказывается связана не с каким-либо историческим событием, а лишь со временем созревания урожая.

В другом месте богослов замечает, что «обычай приносить плоды... несомненно древний... является продолжением подобного же обычая ветхозаветных евреев». А в Библии указывается два праздника: пятидесятница — конец жатвы и кущи — уборка винограда (один — летний, другой — осенний), которые носили ярко выраженный сельскохозяйственный, бытовой характер и только много позже были присвоены религией. Ведь и само название пятидесятницы — это не только пятьдесят дней от еврейской пасхи до этого праздника, но и время страды в Палестине: от колошения ячменя, когда ели лепешки первого зерна (праздник мацы), до завершения жатвы поздних зерновых культур, когда праздновали успешное завершение всего цикла борьбы за хлеб насущный. Точно так же и с праздником кущей. Кущи — это палатки. Это веселый праздник жизни в шалашах на виноградниках, когда созревал урожай и гроздья прямо ногами топтали для приготовления вина. Характерно, что, как пишут в православных учебниках «Литургики», с так называемыми предпразднеством и попразднеством преображение чествуется девять дней. Эти же девятидневные праздники в честь завершения сельскохозяйственного года мы встречаем и у ряда древних народов Малой Азии и вообще Ближнего Востока. Таким образом, праздник предстает перед нами как присвоенный церковью общечеловеческий праздник урожая. В русских церквах в его дни освящаются яблоки и другие плоды, в Греции и на Востоке — виноград и колосья. До преображения русские верующие яблок не едят. Это не случайный местный народный обычай. В официальной богослужебной книге русской православной церкви «Минеи месячные» (августовский том, раздел, посвященный преображению) стоит такое замечание:

«Подобает ведати:Яко предание имамы от святых отец от спасительного сего праздника преображения снедать гроздие, иде же обретается, благословение прием же от иерея». («Следует знать, что от времени святых отцов имеется предание, что со дня данного праздника можно есть виноград, где такой растет, после благословения его священником».) И далее:

«Внимай.

Яко аще кто от братии снесть гроздие прежде сицеваго праздника: то преслушания запрещение да приимет, и да не вкусит гроздие чрез весь август месяц; яко заповеданный устав презрев: яко да от сего навыкнут и прочии повиноватися уставу святых отец.

Сие же запрещение бывает и блюдущим (т. е. стерегущим.— А. О.) винограды, братие».

(«Если кто нарушит запрет есть виноград (а у нас яблоки!) до этого праздника, то подвергнется наказанию и в пример другим будет лишен права употреблять в пищу виноград (или плоды) на весь август месяц. Запрещение распространяется и на сторожей, охраняющих виноградники (или сады)»).

Перед нами типичное перенесение в христианство языческих табу — религиозно-магических запретов. Эти запреты широко практиковались в хозяйственной практике колдунами-шаманами и вождями примитивных племен с целью укрепления авторитета власти и ограничения потребления.

Здесь ничего не остается от христианской религии и ее учения о спасителе, а на первый план выступают седые, связанные с сельским хозяйством обычаи и обряды старины — народные, а не божьи, земные, а не небесные.

Любопытные данные дает нам и анализ самого христианского праздника преображения. Суть праздника, как уже говорилось, в преображении Христа на горе. Но на Востоке повсеместно чтили персонифицированных богов зеленой природы, ежегодно умирающей и воскресающей. В мифах, связанных с ними, говорилось о том, как преображается земля под влиянием пробуждающейся природы, как преображаются поля и сады, полные желтеющих колосьев и рдеющих плодов. Культ природы соединялся с культом то благостного, то карающего засухой солнца, а обряды в его честь, чтобы подняться ближе к солнцу, чтобы оно лучше слышало мольбы людей, совершались нередко на горах. Любопытно, что и образ Христа нередко соединялся с солнцем. На вечерне поется молитва, где Христос и заходящее солнце просто сливаются: «Свете тихий святые славы...» В праздник рождества Христова, соединяемого христианами с днем зимнего солнцеповорота, Христа славят в молитвах: «...И тебе кланяемся солнцу правды...» Не ясно ли отсюда, что и миф о преображении Христа на горе — это пережиток солнцепочитания, культа природы, преображенной солнцем, сделавшим свое дело и готовящимся на зимний покой. Ведь и миф говорит, что Христос преобразился в предвидении грядущей смерти и ухода из мира. Подтверждается это и тем, что беседовали с ним Илья, бывший в древности в Палестине богом солнца, молний и гроз и только позже превращенный Библией в реальную историческую личность, и Моисей — древний небесный хозяин вод, источников и водной стихии, также превращенный позднее в историческую личность. Кстати, в Библии, как уже упоминалось, и сам Моисей некогда так преобразился на горе Синай, что лицо его после этого сияло будто бы нестерпимым для человеческих глаз светом.

Что же такое, после всего сказанного, праздник преображения, как не отголосок древнего культа богов солнца, дождя и водных источников, командовавших, по представлениям древ них, урожаями?

Таким образом, отмечая этот праздник, доверяющиеся религии люди повторяют присвоенные христианством языческие и древнееврейские сельскохозяйственные суеверия и отдают во власть предприимчивым церковникам праздник Урожая — праздник завершенного и победой увенчанного Человеческого Труда.

На этом, собственно, можно было бы и окончить историю, разоблачающую святой и истинный праздник преображения господня.

Но следует добавить о втором спасе и еще нечто, теперь уже житейски важное и существенное.

Неоднократно цитированный нами П. Лебедев, показывая своим верующим читателям «величие и достоинство» праздника преображения, пишет:

«Более специальное значение освящения плодов... что в событии преображения господу угодно было показать то новое состояние, в которое... плоть человеческая... имеет вступить в общем воскресении... Но как вся природа стала повинна пред богом вместе с человеком за грехи последнего, так вместе с ним же она ожидает и обновления от благословения божия».

Здесь, на этот раз в связи с праздником преображения, звучит типичная для христианства (а православия и католичества особенно) тема обязательной и всеобщей виновности людей перед богом, тема человеческого бессилия. Ведь богослов втолковывает своим читателям, что только бог может преобразить, освятить и улучшить мерзкую, греховную жизнь людей и природы. Это занижение людей в глазах их самих является одним из несмываемых преступлений христианства перед человечеством. Оно разоружает, принижает людей, превращает их в покорное стадо овец христовых, будто бы не могущих без небесного своего пастуха сделать и шагу. Да церковь к этому всегда и стремилась.

Возьмем Преображенские запреты не есть до освящения в дни спаса яблоки.

Они свидетельствуют о явном стремлении церкви подчинить своему влиянию, регламентировать буквально все стороны жизни и деятельности человека. В тех случаях, когда эта регламентация глубоко укоренялась в подчиненном религии сознании простых верующих, она, превращаясь в мертвящую догму, сковывала инициативу, приводила к прямому вреду. Так, под влиянием церковной проповеди народ в старой России уверовал, что «со спаса-преображенья и погода преображается». В связи с этим явилось учение о том, что со второго спаса следует обязательно и непременно начинать сев озимых. Одобряемый церковью и ее служителями обычай стал повсеместным во всей средней и северо-западной зоне европейской части Российской империи. Этим игнорировались климатические особенности отдельных лет, отдельных районов страны и микроклиматические аномалии. Мертвящая, оторванная от жизни религия в ее влиянии на практику мертвила тем самым и жизнь, принося нередко непоправимое зло крестьянским хозяйствам, доверившимся «богову руководству». А церковь, с ее внушением человеку строить свой год, руководствуясь ее календарем, а не законами природы, ежегодно, постоянно и неизменно заставляла и порой еще заставляет человека игнорировать естественные законы во имя своих надуманных, искусственных, противоестественных построений и требований.

Советские люди, изучая законы природы, преображают землю сами, не ожидая преображения свыше. Познав законы погоды, климата, почвы, они устанавливают для каждого района нашей обширной Родины сроки сельскохозяйственных работ. Более того, они создают то, чего в природе нет, но что нужно для получения высоких урожаев. Они привели воду в пески и оживили их мертвые пространства, используя мичуринские методы, продвинули далеко на север многие культуры юга и средней полосы. О таком подлинном преображении природы церковь не могла даже и мечтать.

V. ТРЕТИЙ СПАС

И наконец, последний из взятых нами для рассмотрения праздников — третий спас.

«Крестный календарь» характеризует этот небольшой церковный праздник так: «16 август. Перенесение Нерукотв. Образа господня (944) 2 Кор. 5; 15-21; ев. Мр. 1; 16-22».

Короче говоря, это — праздник в честь иконы. Он связан с личностью легендарного спасителя так же относительно, как первый спас. Мало того, установлен был праздник не в честь самой иконы, а по случаю ее перенесения из одного города в другой. И не в первые века христианства, а лишь в X веке новой эры. Но раз в честь данной иконы установлен праздник, который является одним из древнейших праздников церкви в честь икон и который вошел в достаточно важную в церковном и религиозном сознании группу спасов, позволительно задать несколько вопросов, чтобы уяснить суть праздника.

Во-первых, что такое «нерукотворный образ господень»?

Восточные христианские легенды рассказывают о происхождении икон этого типа следующую любопытную легенду.

Авгарь, царь Эдессы (это государство находилось на территории нынешней Месопотамии), заразился неизлечимой по тем временам болезнью — проказой [В наши дни проказу (лепру) уже научились излечивать. В частности, у нас, в Советском Союзе, не один десяток больных ныне возвращен обществу и жизни]. В то время как он, перепробовав всех врачей, знахарей, колдунов, магов, жрецов и не видя ни улучшения, ни облегчения своего состояния, пребывал в отчаянии (а было это будто бы в I веке нашей эры), в Эдессу донеслась весть, что в Палестине появился дивный чудотворец, который якобы может исцелять одним прикосновением и даже словом и в числе других болезней удаляет из человека и проказу. Разумеется, царь ухватился за слух о целителе, как утопающий хватается за соломинку, и послал к неведомому палестинскому чудотворцу-целителю своего гонца с приглашением приехать в Эдессу и вылечить его. Приглашение было подкреплено дарами и обещаниями озолотить в случае успешного лечения. Гонец нашел целителя — это был Христос — и передал просьбу царя. Христос занимался в это время у реки утренним туалетом. Он обещал по совершении своего дела прислать к царю для исцеления своего ученика. А в это время, умывшись, принялся утираться поднесенным ему учениками полотенцем. И вдруг на полотенце, как фотография или картина, запечатлелось его лицо. Это-то полотенце с таинственным нерукотворным образом Христос и вручил гонцу как залог своего могущества и исполнения в будущем всего им обещанного.

«Плотски изобразивыйся по нам, иже прежде бесплотный, благоволением отчим, не отвергийся зрака, дарова нам божественное изображение»,— поет по поводу этой легенды церковь в день праздника («Минеи месячные», августовский том) [«(Бог), бывший прежде бесплотным, (а затем), по доброй воле (своего) отца, ставший имеющим тело, подобно нам, не отвергая видимые (формы), даровал нам (и) божественное (свое) изображение».].

Далее легенда говорит так. Гонец привез полотенце (славянское — «убрус», отсюда наименование — «спас на убрусе», нередко встречаемое в церковной литературе) царю. Отирание им будто бы умиряло страдания прокаженного. Потом пришел апостол Фаддей, один из семидесяти апостолов, и окончательно исцелил царя. Царь и царство его крестились, а убрус был установлен на надвратной башне города (от этой легенды, по учению церковников, и пошел обычай вешать с оградительной целью иконы над воротами крепостей. Отсюда название и Спасской башни Кремля). Об истинной истории появления надвратных изображений нам еще предстоит поговорить. Позже убрус был якобы увезен в качестве трофея напавшими на Эдессу мусульманами — сарацинами. Только в 944 году икону выкупили у сарацин византийские императоры. Прибытие ее в Константинополь и явилось поводом к установлению праздника.

Казалось бы, с точки зрения религии, да и здравого смысла, праздник бесспорный. Почему бы не порадоваться спасению такой святыни от неверных? Но... Да, тут возникает «но», и не одно. Очень важные, меняющие всю суть дела «но».

Рассмотрим их.

Праздник бесспорный, говорит церковь, но... христианство в Эдессе появилось не в I, а лишь в III веке. Об этом сохранились летописные и археологические показания. А как же тогда Авгарь? Убрус? Гонец? Фаддей? Все они, весь фундамент истории появления нерукотворного спаса повисают в воздухе.

Мало этого. Из давних веков к нам пришла и совершенно другая легенда о появлении нерукотворного спаса. Это легенда о плате святой Вероники (или Береники). Ее рассказывают западные, католические источники. Согласно этой легенде, царевна Береника из рода Иродов хотела побеседовать с Христом, но попала в Иерусалим слишком поздно, когда Христа, изнемогающего под крестом, в терновом венце, избитого и униженного, вели на казнь. Движимая состраданием к человеку, о котором слышала как о чудотворце и с которым так стремилась познакомиться, Береника сорвала с себя головной плат и отерла им лицо страдальца. На платке таинственно отпечатался образ Христа.

Какая же из двух версий правильная? Как мы видели, версия об Авгаре из Эдессы не выдерживает проверки историей. Может быть, верна тогда версия о плате Вероники-Береники. Нет, и она не имеет доказательств в свою пользу. Серьезные источники тех времен ее не знают. Да и не могла вполне историческая Вероника-Береника отереть пот мифической личности — евангельскому Христу.

Более того. Сегодня ученым ясно, что I век христианства вообще не знал образа Христа. В первые десятилетия христианства его изображали чисто символически — в виде ягненка (агнец божий) или рыбы, так как греческое слово [ IxavS ] дает первые буквы слов «Иисус Христос — Феу Юос Сотер», означающих в русском переводе «Иисус Христос — божий сын, спаситель».

Но позвольте, спросит читатель, ведь иконы-то нерукотворного спаса сегодня в церкви есть. Значит, когда-то откуда-то они все же появились?

Совершенно верно. Иконы такого типа, говорит наука, есть. Появились они, однако, не ранее VII века. Знали в раннем средневековье такую икону в Генуе, в Риме (даже не одну, а две, в двух разных церквах) и в Грузии в Метехском соборе. Знали и еще несколько спасов. И все они, кстати говоря, как это часто бывает с церковными святынями, считались «теми самыми», «подлинными», «святыми». Отвечая на вопрос, откуда и как могли появиться такие иконы, как «Спас на полотне», «Спас на убрусе», «Плат святой Береники», можно сделать несколько предположений.

Во-первых, с появлением христианства и принятием его отдельными правителями и государствами рождались и новые боевые стяги — флаги, знамена. Прежде на них рисовали всяких богов — покровителей того или иного племени, народа. Рисовали часто покрупнее, пострашнее, чтобы врага дрожь пробирала. Теперь также стали рисовать Христа, богородицу, святых, крест. И тоже покрупнее, чтобы далеко видимые лики подкрепляли своих надеждой на покровительство, пугали чужих своей грозностью. С этой целью изображали не всего бога Иисуса, а его голову. Так появились «Спасы на материи», «Спасы на полотне».

Такие стяги со спасами были и у Дмитрия Донского, и у Александра Невского, и у других русских князей.

А откуда же взялась легенда о «Спасе над воротами» в Эдессе?

Когда завоевывали крепости, на них, как правило, на надвратной башне поднимали стяг — знамя победителя. А так как на многих знаменах древности, как уже сказали, был спас, то и подъем флага над воротами означал появление «Спаса на полотне» над воротами. Такова одна линия предположений ученых.

Есть и вторая. В древности для «духовной» защиты крепостей силами «свыше» на надвратных башнях часто изображали богов, духов-покровителей. При взятии этих крепостей христианами или при христианизации того или другого города подобные языческие изображения стирались, сбивались или поначалу завешивались материей с намалеванными на ней изображениями бога победителей. Позже такие временные «Спасы на полотне» заменялись постоянными изображениями того же типа.

А поскольку в глазах соседних, нехристианских народов подобные изображения были изображениями богов-охранителей, то при взятии и разграблении крепости этих «духовных» защитников тоже «брали в плен» — сдирали со стен и увозили к себе. Потом их приходилось выкупать, как и живых пленников, только подороже. Вот подобные случаи, отражаясь и искажаясь со временем в народной памяти, и легли в основу легенд о «Спасах на полотне», «Спасах на убрусе», «Плате святой Береники» и т. д. Творцы этих «Спасов» были позабыты, как это часто бывает, а историю их появления стали относить все глубже и глубже в века, пока она не была подведена к тому времени (далее которого отодвигать ее было уже неразумно), когда якобы жил и проповедовал сын божий Иисус Христос.

Вот что стоит за почитанием спаса нерукотворного, которому посвящен третий из разбираемых нами праздников.

Поскольку праздник приходился на конец сельскохозяйственного года, народ связывал его, как правило, со своими хозяйственными нуждами. К этому времени обычно окончательно завершались жатва и озимый сев. Вот почему церковный «Спас на полотне» в народной памяти чаще жил как третий спас — хлебный, с ним соединялась пословица «Третий спас хлеба припас».

Хозяева, освободившиеся от сельских работ, переходили к торговым делам. Начинались торги полотна и холста. Тут уж снова вспоминалось название «Спаса на полотне», «Спаса Полотняного», но не в церковном, «возвышенном» смысле, а в более житейском, будничном.

VI. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы рассмотрели историю происхождения и судьбы трех августовских православных праздников, объединяемых общим названием — спасы.

Мы отметили то, что эти праздники первоначально носили сугубо бытовой характер, ими отмечалось завершение летних полевых работ. Церковь же использовала их для укрепления религиозной веры, для утверждения христианского культа. Естественно, что она наполняла эти праздники религиозным содержанием, освящала своими обрядами.

А люди привыкали свои естественные сельскохозяйственные приметы связывать с именами святых, с определенными религиозными праздниками. Вся жизнь пронизывалась мыслями о боге и боговой моралью смирения, подчинения, непротивления, покорности. Это же было выгодно и тем, на кого церковь опиралась, кому верой и правдой служила,— господствующим классам, правящей верхушке классового общества. Здесь политические и духовные насильники умели отлично дополнять друг друга. Двуглавый орел — черный хищник на гербе царизма отлично соседствовал с крестом — символом жертвы, молящейся за терзающих ее хищников. И получалось по знаменитым радищевским стихам:

Власть царска веру охраняет,
Власть царску вера утверждает;
Союзно общество гнетут.
Одно сковать рассудок тщится,
Другое волю стерть стремится;
«На пользу общую», — рекут

А. Н. Радищев. Избранные философские и общественно-политические произведения.
 М., 1952, стр. 479.

Да, церковь немало сделала, чтобы внушить простым людям труда, тем, кто был внизу, что все у них от бога, сами они под богом, а без бога, сами по себе, они круглый нуль, жалкое ничто.

И это церкви, несомненно, удавалось неплохо. Люди-труженики пахали, сеяли, жали; сажали, растили, собирали плоды своих трудов; оберегали, удобряли, лелеяли свои нивы, огороды, сады, виноградники, бахчи... Терпеливо ухаживали за пчелами, шли с рогатиной на медведей, покушавшихся на пасеки... До ломоты в пояснице пропалывали лен, дергали его, стлали, мочили, мяли, пряли, ткали...

Львиную долю того, что получали в результате тягостных трудов своих, отдавали тем сильным мира сего, чье бремя учила их терпеливо нести церковь. Оставались с жалкими остатками, позволявшими им, да и то не всегда, перебиваться с хлеба на квас... И за все это: и за труды свои, и за угнетение свое бесчеловечное, и за терпение свое многовековое — еще должны были благодарить и благодарить господа бога, якобы помогавшего им во всех их намерениях, делах и предприятиях... Так учила церковь, об этом пелось и читалось в ее молитвах, об этом проповедовали священнослужители. Это внушали монахи, бездельничавшие в монастырях и существовавшие за счет приношений поучаемых и наставляемых ими в благодарности к богу рядовых верующих тружеников.

А помогал ли бог людям на самом деле?

Вот я раскрываю страницы дореволюционных книг. Писатели земли Российской, печальники о бедах народных — Радищев, Некрасов, Лев Толстой, Короленко, Чехов, Горький и многие другие славные имена. Какие потрясающие картины народных бедствий запечатлели нам их перья! Засухи, суховеи, градобои, степные пожары, саранча, гусеница, черепашка, плодожорка, спорынья, плодовая гнильца... Разве есть конец этому скорбному списку? Ведь мы ни слова не сказали о саранче дворянской и чиновничьей, поповской и кулацко-купеческой. О социальном гнете и классовых поработителях.

А за всем этим встают образы страдавших от этих бед: русские женщины, распростертые перед «Спасами» и «Богородицами», иссохшие на хлебе из лебеды и корья; дети на тонких, рахитичных ножках, с раздутыми от голодной водянки и питания суррогатами животами; изможденные непосильным трудом мужики с сохами — жертвы голода, бесправия, классового угнетения.

И все эти простые люди были не безбожниками, не богоотрицателями, не врагами веры и церкви, а усердными богомольцами, посетителями церквей, жили с крестом на груди и с богом в сердце. Они молились и верили богу, уповали на него. Как беспощадно-жестоко отвечал он на эти их упования!

А они еще приходили благодарить его, этого беспощадного бога, когда им, их же собственными трудами, удавалось вырвать у природы, с силами и стихиями которой они непрерывно сталкивались и боролись, несколько снопов ржи или пшеницы, немного овощей или фруктов.

И вспоминается мне по этому поводу знаменитая русская народная сказка о солдатских щах из топора.

Было это в старые времена. Отслужил солдат свои двадцать пять лет солдатчины и получил увольнение из армии. Собрал тощую солдатскую суму и зашагал до дому. Путь далек. Не одну неделю шагать. В один из вечеров зашел он в какую-то деревню на ночлег. Попросился к одной старухе в избу. Пустить его старуха пустила, а угостить и не думает. А солдат по всему видит: хозяйство ладное у старухи, не из нужды, а по жадности есть не дает.

Смекнул служивый, что такую жадину не грех и провести. Вынул из котомки свое единственное достояние — топор и говорит старухе:

— Не дашь ли ты мне, бабуся, котелок по больше... Похлебку себе сварить хочу... Да и тебя за ночлег угостить не мешает!..

Старуха скупердяйка и рада-радешенька за чужой счет потрапезовать. Раздула печь, тащит чугун, воду, а сама и спрашивает:

— Из чего же ты, служивый, варить-то бу дешь? Чем заправишь?..

— Как «из чего»? Вестимо, из топора. У нас, военных людей, это — первое дело... Али не. слыхивала?!

Старуха и рот открыла. Экое чудо!.. От любопытства и жадность позабыла. Как на такое диво не посмотреть!

Положил солдат топор в котелок, подождал, когда вода закипит, попробовал и говорит:

— Начинает понемногу вариться... Эх, жаль, нет у меня крупки да капустки на заправку... А то больно хороша похлебка получилась бы.

Засуетилась старуха... Ведь любопытно, что за варево из топора получится...

— Это,— говорит,— я мигом!

Метнулась в кладовую, тащит и крупу, и капусту. Еще поварил топор солдат... Пробует.

— Да,— говорит,— теперь бы кусочек сальца, да корешков огородных, да сольцы присолить — знатное варево получится.

Старухе совсем невтерпеж. Мигом притащила требуемое. Заправил солдат похлебку и салом и прочим... Поварил еще, попробовал и командует:

.— Режь хлеб, хозяйка. Накрывай на стол. Тащи миску, ложки. Снедать будем...

Спроворила все старуха. Вкусная похлебка получилась у солдата. Съели они ее с хлебушком за милую душу. Поблагодарила старуха солдата за свое же добро, а сама и любопытствует:

— А когда же топор есть будем, служивый?

Ткнул солдат ложкой в топор и говорит:

— Не уварился еще малость, бабуся! Придется на следующем ночлеге доваривать...

Забавная сказка, не правда ли?.. Но какое же отношение имеет она к нашему рассказу о спасах? На мой взгляд, самое прямое. Мы, правда, привыкли ее как сказку о посрамлении жадности рассматривать, но есть в ней и иная, более тонкая суть. И суть эта в том, что старуха надеялась топора отведать, солдатским добром похарчиться, сама же себя и солдата накормила, а осталась в уверенности, что это солдат ее на этот раз накормил.

А служители церкви, они вроде того солдата. Обещают нам небывалое (божий суп из топора!). За наш счет, нашими трудами, нашими руками нас кормят и себя не забывают... А как до их имущества дойдет — до исполнения обещаний да обетований, «топор» в мешок и — были таковы...

Вот и спасы. Люди урожая добились, люди трудом своим сытость, радость себе добыли. В церкви идут, свое добро — мед, плоды, жито, холстины пастырям божьим несут да еще бога за свои же собственные труды благодарят. Себя же еще недостойными этих якобы божьих благодеяний почитают.

Ведь как поется в благодарственном молебне православной церкви:

«Твоих благодеяний и даров втуне, яко раби непотребнии, сподобльшеся, владыко, к тебе усердно притекающе, благодарение по силе приносим, и тебе, яко благодетеля и творца славяще вопием: слава тебе, боже всещедрый» [«Мы, хотя и являемся скверными рабами твоими, владыка (т. е. бог), удостоились бесплатно получить твои благодеяния и подарки. (Поэтому) мы приходим к тебе с усердием, по мере сил приносим тебе нашу благодарность и, прославляя тебя, как благодателя и творца, восклицаем: слава тебе, щедрый (наш) бог!»]. Щедрость-то наша собственная, а божья — не щедрее солдатского неуварившегося топора... Церковь же учит петь, далее:

«Благодарни суще недостойнии раби твои, господи, о твоих великих благодеяниях на нас бывших, славяще тя, хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем твое благоутробие и рабски любовию вопием ти: благодетелю, спасе наш, слава тебе...» [«Благодарные за великие твои благодеяния, господин (т. е. бог), которые испытали, мы славим, хвалим, благословляем и благодарим, воспеваем и возвеличиваем твою доброту и в рабской любви (нашей) восклицаем: слава тебе,наш благодетель и спаситель!» Владыка и раб, благодетель и получающий бесплатную милостыню, подчиненный, самоунижающийся человек и захваливаемый подхалимски хозяин-бог,— какими веками классового неравенства разит от терминологии этих рекомендуемых церковью советским людям молитв и песнопений!]

Работали, работали — и мы же «рабы непотребные», «недостойные рабы» и само благодарение наше «рабское».

Действительно, как в пословице говорится, «за наше же жито да нас и побито»...

И ведь все эти рабские, унизительные распростирания перед кажущимися благодеяниями бога предлагаются не кому-либо, а нам, советским людям.

Наши беседы пришли к концу. Вместе с автором этой маленькой книжки вы, читатели, углублялись в историю, вспоминали народные обычаи, задумывались над происхождением церковных обрядов. Вы увидели много древних наивных суеверий, немало человеческих выдумок... Но, как мне думается, нигде не обнаружили и не почувствовали «прикосновения благодати свыше». Да, этого мы не нашли! И не могли найти, позволим себе добавить, как нельзя найти того, чего нет... Реальное можно порой исказить и показать в фантастических формах и образах... Это бывает. Это породило, между прочим, и религию. А вот несуществующее в реальном мире может усмотреть только тот, кто слепо доверяется дутым авторитетам и приемлет все внушаемое ими без должного рассмотрения и проверки. Или тот, у кого болезненная психика. Или тот, кто сам знает недостаточно, но выбрал себе в наставники людей, одержимых слепой верой либо руководствующихся корыстными целями.

Эта книга призывает тебя, читатель, не уподобляться ни одному из перечисленных несчастных. Мысли, ищи, находи истинное! Тебе показалось излишним слово «несчастные»?.. Напрасно. Мы не оговорились. Обманутые верой несчастны даже тогда, когда они сами почитают себя богатыми и облагодетельствованными. Разве не несчастье — идти по земле, минуя все то полезное, радостное и прекрасное, что дарует жизнь? А ведь это — удел тех, кто отдался религии и доверился ее призывам считать этот мир ничтожной, не стоящей внимания прихожей на пороге к вечности. Порог — смерть. Наука доказала, что после смерти ни рая, ни ада нет. Нет отдельного от тела, посмертного бытия души. А миражи церковных надежд маячат, завораживают. И люди отворачиваются от неповторимого, единственного своего бытия. Разве это не несчастье, ими не осознаваемое? Эта книжка — попытка сравнить факты жизни и данные науки с миражами и иллюзиями. От таких сравнений миражи тают, иллюзии рушатся. Завороженным это кажется катастрофой, и они спрашивают: «Во имя чего же мы будем жить?..»

Оглянитесь вокруг. Сколько солнца, сколько света, сколько зелени, сколько добра и ласки, сколько дел и борьбы, сколько общих забот ожидают каждого в мире!

Не объять всей красоты. Не переделать всех дел. Не измерить всего счастья. И все — наше, для нас, вокруг нас и в нас самих...

Осипов Александр Александрович

СПАСЫ

Заведующий редакцией А. В. Белов
Редактор Г. И. Жарикова
Художественный редактор Г. Ф. Семиреченпо
Технический редактор Ю. А. Мухин

Сдано в набор 9 октября 1973 г. 
Подписано в печать 18 декабря 1973 г. 
Формат 84x108 1/32. Бумага типографская № 2.
Условн. печ. л. 3,36. Учетно-изд. л. 2,10.
Тираж 150 тыс. экз. А04790.
Заказ № 2926. Цена 7 коп.

Политиздат. Москва, А-47, Миусская пл., 7.

Ордена Ленина типография
«Красный пролетарий».
Москва, Краснопролетарская, 16.